Алексей Курганов. Гаденький цветочек

Гаденький цветочек

(эхоник на сказку С. Аксакова «Аленький цветочек»)

У отца-купца, потомственного бизнесмена, было три бизнесменовые дочери. Так себе, ничего выдающегося ни спереди, ни сзади. В том смысле, что совершенно не кустодиевские купчихи! Здесь совсем противоположный калибр. Абсолютно не те размеры женских форм. Вот. А вы говорите – бизнес, фотомодели, деревня Гадюкино…
Нет, они, вообще-то, ничего. Учатся где-то там с переменным успехом. На учительниц, что ли… У нас этих, с педагогическими дипломами, развелось сейчас как папашей-бизнесменов…
Так вот, собрался как-то ихний папашка в далёкие края. На симпозиум купеческий во французскую деревеньку Куршавелевку. О делах ихних скорбных купеческих с такими же, как он, папашками-воротилами перетереть. Понты забить с зарубежными партнёрами по запариванию мозгов международному пролетариату, всё ещё наивно борющемуся за свои пролетарские права. Очередной мировой кризис устроить, чтобы цены поднять на нефть, а, значит, и на всё остальное жизненно необходимые продукты. А попутно шампузы похлебать всласть, разной там «мадам Клико», да девок куршавелевских (называется - модели-фото) и прочих специально приезжих «мисс вселенных» это самое. В смысле, употребить самым откровенным способом в самых разных половых позициях. А чиво? Не в шахматы же с ними, прелестницами продажными, играть!

- И чего привесть-то вам, красны девицы? – спрашивает дочек папаша ласково перед самым своим развратно-деловым отъездом.
- Мне - «мерседесу» целую машину, - сказал старшая, что с факультета физического перевоспитания. – Чтоб мотор - полтыщи лошадей. Чтоб всех давить прям как собак.
- А мне мужчину культурного. Альфонс по профессии, - вздохнула средняя (факультет кройки, шитья, бритья и машинного доения.). – Желательно по имени Альфрэд. А то я уже истомилася прямо вся в своём любовном томленьи.
Достал папашка ноотбук навороченный, пошлёпал по клавишам пальчиками оперстнёными: ентой – машину, ентой - мушшыну.
- А тебе чего, Поросюшка? – спросил он самую младшую, самую незаметную, самую худющую и самую печальную (у неё, прелестницы, папашкиной любимицы, туберкулёз в открытой форме в последней стадии распада и полное выпадение волос с зубами и ушами. Оригинально, доложу я вам, смотрится на обще фоне! Люди, которые в памяти, долго вспоминают её зловещий лик!). Зато самая умная! На её ботаническом факультете – первая, она же и последняя отличница. По всем предметам – одни круглые пятёрки! Особенно по цветам ритуальных услуг. Прямо облюбуешься и всеми слезами обольёшься, до чего жалостливо она над ими всякий раз в последний раз склоняется!
- Привези мне цветочек гаденький, - тихо попросила младшенькая, скорбно кашляя и чихая. – Вот здесь стебелёчек чахленький, вот здесь пипочка, а по краям – два подвявших лепесточка.
- Чего? – поперхнулся папашка щами капустными (он перед дальними дорогами всегда щи ел. И большой кусман мяса. Они, и щи, и мясо,ему от сердца хорошо помогают. И от возможных банкротств.). – Цветочек?
-Ага, - кивнула младшенькая и грустно так вздохнула. Как будто последним прощальным вздохом. Знать чувствовала, горемычная, что подходит её окончательный дуб.
- Называется по-научному - Эхинококкус Гондурассус. Очень попрошу вас, папаша, на последний напоследок.
- И за каким тебе сие растеньице? – продолжил удивляться папашка, скорбя и принимаясь за картошку с огурцами солёными, бочковыми (он перед дорогой ещё и картошку ел. Тоже очень полезно от сердца. А огурцы - от банкротств. ). Нет, он не просто так спрашивал, не для протоколу. Уж очень он любил свою Поросюшку. Прямо души в ней, дуре малахольной, не чаял. А потому что поздний ребёнок. И родилась недоношенной, с гипоксией головного мозга окончательной стадии. Еле спасли её тогда, Поросюшку-то, в роддоме вместо ейной матери. Такой же, царство ей небесное, малахольной… Ладно, не буду. О покойниках плохо не говорят (хотя иной раз и надо бы их пропечатать полным списком по всем ихним незамысловатым физиономиям).
- А я его в ночной горшок поставлю и буду им любоваться мучительными бессонными ночами, - сказала бесхитростная девушка и от нечего делать залилась горючими слезьми.( Я же говорю – дура. Чего с неё возьмешь. Ничего, дай Бог выучится, учительницей будет. Если к тому времени помереть не успеет. Ботаническую науку превзойдет, которая сейчас и задаром никому не нужна вместе с её флорой и фауной. А, может, к ему, папашке, заместителем возьмётся. Чего-чего, а деньги-то считать она умеет. Это надо круглым быть дураком, чтобы не быть современным финансистом. Их, этих финансистов-куплетистов, сейчас развелось прямо как бродильных животных на наших помойках.)
Так и не сказала ему всей правды Поросюшка. Не открыла тайны сокровенной девичьей. Нет, вы не смотрите, что она идиотической прикидывается! Она – хитрая. Вся в мать-покойницу. А сколько эта самая мамашка крови из папашки ихнего олигархического выпила – страсть! Ведро! Бочку! Пруд! А всё потому, что папашка, будучи в запойном подпитии, легкомысленно привёз её из той деревни куршавелевой в качестве супруги самой что ни на есть законно зарегистрированной. Уж потом, напившись кефиру с рассолом и от этой ядерной смеси протрезвев, охнул-ахнул: и зачем же я её, шахматистку, припёр из таких далей? Это не иначе тамошний курс доллара меня до того огорчил, что моя драгоценная персона просто-таки впала в беспамятство. Эх, доверчивый я, как прямо вкладчик в Сберегательский банк! Но поздно уже было причитать-то, поздно сокрушаться-каяться. Уже зарегистрировались в его безумном подпитии. Они, шахматистки, такие! Умеют использовать момент полного мужского расслабления! Владеют искусством постановки гамбита и сицилианской защиты! Вот и мучился все эти годы, пока она в роддоме не померла благополучно от руки коварного врача-убийцы с купленным дипломом.

В общем, уехал папашка. Сделал там все свои олигарховые дела, в кризисе поучаствовал, отдохнул как следует, даже успел там, в Куршавелевке, дурной болезнью заразиться. Он, папашка, такой! Всё, шалун этакий, никак не угомонится! Уже за семьдесят перевалило - а всё скачет как козёл по доступным девкам! Хорошо хоть что очередную жену там не присмотрел. С него бы, алкаша проклятого, сталось!
Долго ли, коротко, но вернулся он, значит, домой. Как и обещал, привёз старшенькой «мерседесу». Она тут же за руль вскочила, гикнула-гакнула, на педаль газовую до упора надавила и умчалась в туманную даль. Говорят, уже пол-деревни передавила. Экая, право, шалунья! А люди что? Ещё нарожаются! Экая, право, мелочь!
Средненькой, которая в томлении пребывала и от него даже все свои подушки ночные до пуговиц изгрызла, тоже привёз гражданина некоего. В шляпе из перьев павлиновых и набедренной повязке из пальм кокосовых. Фамилия – Папуас, и по национальности тоже он. Средненькая сначала кобениться начала, дескать, что вообще-то блондинов любит, и чтобы имя (да она же уже говорила!) – Альфрэд. А этот – брунет из Брунея, да к тому же кучерявый, без паспорта и в подмышках постоянно чешет. Почти гастарбайтер с туркестанских гор. Но папашка ей журнальчик самый моднючий показал, специальный для озабоченных, где чёрным по глянцевому было написано, что брунеи – это сейчас самый «писк» на международной половой арене. Потому что экзотические. Хоть и без паспорта. (Да и какие там, в джунглях непроходимых, паспорта? Там же одни они, папуасы с крокодилами! Смешно, ей Богу! Зачем крокодилу паспорт? У него же зубы! Он же питается!).
Прав оказался папашка, ой прав! И на самом деле – куда как шустрым бруней этот оказался! Всё ейное томление девическое разом вылечил. Она его уж отпихивать начала, дескать, хватит, отстань, гад нерусский, утомилася вся до седьмого пота, а то и на самом деле громко зашумлю - а он, шалун этакий, всё одно не угомонляется и не угомонляется! Только зубы свои диковинные, экзотические, в папашкин большой палец толщиной, скалит и прыгает вокруг как обезьяна бубуин. Это он так деньги отрабатывает, за которые его папашка приобрёл. Старается, гад!
- А тебе, Поросюшка, вот она, твоя мимоза! То есть, Гондурас эхинококковый, - сказал он, наконец, младшенькой и протянул что-то серенькое, скромненькое, невзрачненькое, завёрнутое в тряпочку сопливую. – Уж не обессудь. Как заказывала.
Развернула Порося тряпочку, сняла обёрточку - и вынырнул на свет божий такой же невзрачненький, бледненький цветочек об двух об лепесточках , мелких, только-только вылупившихся, и дрожащих по-сиротски, с противного зелёного цвета пипочкой посередине, к которой эти поганкины лепесточки и крепятся.
-Дура ты дура, – ласково сказали ей, увидев такое сокровище, сестрицы родные (старшая как раз домой на своём огнедышащем чудовище на секундочку заехала, чтобы чего-нибудь пожрать. А то проголодалась изрядно, да и вообще притомилась, давя людей безжалостно. А чего? Ей – можно! Она - дочь олигархова! Не на помойке найденная! Не то что мы, пока ещё недодавленные!).
- Глупая, и вообще - идиотизьм, - добавили безжалостно. - А ещё на третьем курсе чему-то учишься. Чему большому, доброму и светлому ты своих биологических учеников в школе сможешь научить?
Ничего им не ответила Поросюшка, укрылась с цветочком в светёлке своей хронически девической и вышла-выползла оттуда, из светёлки-то, только через неделю, когда лепесточки с пипочкой окончательно окрепли после смены климатических и временных, по английскому Гринвичу, поясов. Увидели её сестрицы-девицы и папашка, выходящий из запоя очередного, и ахнули. А чего ахнули? Да потому что этот самый Эхинококкус Гондурассус – не простой цветочек, а самый настоящий гаденький. Он гадости отгадывает. Для того и два лепесточка на той гадливой пипочке имеются. Вот, допустим, спрашиваешь его прямо по последнему курсу доллара: чего у меня сегодня будет – гадость или просто померещилось? Цветочек тебе и отвечает. Если один лепесточек завянет, то всё нормально, дышите глубже, проезжаем Сочи! А если другой – тоже ничего. В смысле, можете сухари сушить. Завтра за вами, господин хороший, обязательно придут сердитые минцанерские полицаи с большими черными пистолетами и санкциями на обыск и арест, и если вякнешь чего не то - сразу в морду. И никогда никаких ошибок. Стопроцентное попадание. То есть, если разобраться, то цветочек этот стоить должен просто-таки бешеные деньги. А его папашка наш олигарховый купил, можно сказать, за три копейки. Да ещё и спасибо говорили, что купил, а то не брал никто. Он его на Цветочной улице приобрёл, на которую Плейшнер упал, наш легендарный печальный разведчик. Вот такие невероятные дела. Прямо восемнадцатое мгновение куршавелевой весны. Нет, дело совсем не в том, что Плейшнер опять из окна упал. Это ерунда, что Плейшнер! Это он привык, падать-то. Да и вообще там, на Цветочной, этих самых плейшнеров-то как бродячих плешивых со…
Нет, а ведь на внешний вид действительно дура дурой! А на самом деле, изнутри - чисто загляденье! Все, как узнали её, Поросшкино, нестоящее нутро, то сразу стали заглядываться. Даже среднесесрин бубуин – гроза ихних бубуиновых джунглей. А, может, она действительно у папашки своего заместительницей будет. По ботаническим вопросам. Он же тем более и оранжерею надумал срочно ставить. Гаденькие цветочки выращивать методом промышленного производства. С пулемётами по углам оранжерейным от происков конкурентов. А выговорите - туберкулёз. Она, Пороська-то, ещё всех нас переживёт! Над всеми переиздевается! Она ещё сама олигархшей будет. Первой русской миллиардершей в журналах «Форбс» и «Ритуальные услуги» !А вы чего подумали? То-то! Она одна такая несравненная! А то, понимаешь, разнылись – собаки, собаки! Сами вы это нехорошее слово!