Констанстин Ситников. Трость

3 октября 1849 года дверь таверны “Кут энд Сарджент", что на Ломбард-стрит в Балтиморе, распахнулась, и на пороге появился невысокий, худощавый мужчина лет сорока в черном мешковатом пальто, под которым виднелась грязная жилетка и не первой свежести сорочка; заношенные панталоны темно-серого казинета приходились ему явно не в пору, а шелковый платок на шее был повязан весьма дурно и неряшливо. Длинные вьющиеся волосы, спутанные и давно немытые, ниспадали по сторонам, открывая широкий, иссеченный морщинами лоб; усы под узким, хрящеватым носом обвисли; тонкие, бледные губы были расслаблены и слегка подрагивали. Мужчина не был пьян; даже если он и выпил в тот день, то не больше одного стакана легкого вина; и все же его изможденное, помятое лицо несло на себе явственные отпечатки недавнего запоя и мучительного похмелья; распахнув дверь, он приподнял голову и, слегка прищурившись, обвел взглядом небольшой зал с низким закопченным потолком.
Мужчина страдал близорукостью, и это была единственная причина его прищура, однако завсегдатаям таверны, которые в ответ на звяканье железного колокольчика дружно оторвались от своего пива и с воловьей прямотой уставились на нежданного гостя, прищур этот отнюдь не понравился: заносчивость и нарочитое высокомерие, оскорбляющие их простые и грубые нравы, почудились им в этом прищуре. Но особенно пришлась им не по душе толстая дорогая трость с серебряным набалдашником, которую мужчина держал в руке и которая так не соответствовала его собственному потрепанному виду.
Оглядевшись, мужчина сунул трость под мышку, погрузил руку в бездонные недра кармана и долго шарил там. Вся компания в таверне с молчаливым напряжением ждала, каков будет итог этих поисков. Наконец мужчина извлек руку из кармана и, приблизившись нетвердой походкой к стойке, выложил на нее несколько мелких серебряных монет. Бармен небрежно сгреб серебро в деревянный ящичек, налил незнакомцу бренди. Тот взял стакан дрожащими пальцами и одним глотком осушил его. Замечательные его большие серые глаза, и прежде беспокойные, теперь лихорадочно заблестели.
Ограничившись одним стаканом, мужчина прошел в глубину зала и уселся за пустой столик в углу. Трость он с необыкновенной заботой положил перед собой на стол и, утомленно опустив веки, откинулся на высокую спинку стула. При этом он продолжал придерживать трость рукой, словно опасался за ее сохранность. Это тоже не понравилась завсегдатаям таверны.
Они продолжали пялиться на странного посетителя, словно ожидая от него какого-нибудь фортеля. Однако время шло, а ничего особенного не происходило: мужчина неподвижно сидел за пустым столиком и, казалось, намеревался просидеть так до самого закрытия. Но едва разочарованные завсегдатаи таверны собрались вернуться к своему пиву, случилось нечто, что вызвало у них недоумение еще большее, чем самый вид и непонятное поведение незнакомца.
Из угла, скрытого от посторонних глаз толстой балясиной, высунулся дряхлый старик лет шестидесяти пяти или семидесяти, в рваном сюртуке, сквозь прорехи которого виднелось заношенное, но дорогое белье. Один глаз у него, под дряблым веком, был голубоватый, подернутый пленкой, как у хищной птицы. Из провалившихся щек во все стороны торчала белесоватая щетина. Но более всего замечателен этот старик был тем, что на плече у него, нахохлившись, дремал столь же старый, как и он сам, лысый ворон с побелевшим от дряхлости оперением. Казалось, он был очень недоволен тем, что старик стронулся с места, нарушив его покой.
Старик прошел через весь зал и, приблизившись к странному посетителю, продребезжал над самым его ухом:
– Сдается мне, это не кто иной как Эдди По, приемный сын торговца Аллана, да упокоит Господь его грешную душу!
Заслышав эти слова, мужчина вздрогнул и открыл глаза. Болезненная судорога исказила его лицо, он побледнел, как мертвец, и вцепился пальцами в свою трость: он увидел ворона. Ворон, казалось, тоже пристально посмотрел на мужчину, но тут же равнодушно отвернулся и принялся оправлять клювом растрепанные после сна перья.
– Эй, да ты только взгляни, Неви, – воскликнул старик, обращаясь к птице. – Видать, жизнь здорово помяла красавчика Эдди. Не правда ли, мистер По?
– Ступай прочь, старик! – раздраженно ответил тот хриплым голосом.
– Э-э, а мы слыхали о вашей громкой славе, мистер По, – с укоризной сказал старик и снова обратился к своему молчаливому спутнику, словно бы за подтверждением: – Верно ведь, Мори?
Птица ничего не ответила, а старик продолжал:
– Как я понимаю, мистер По, в кармане у вас негусто; но все равно позвольте мне присесть вот на этот стул, за вашим столиком.
– Делайте что хотите, – с неожиданным безразличием ответил мужчина и снова откинулся на спинку стула, прикрыв глаза.
Его знобило, на бледном лбу выступила испарина. Но назойливый старик, казалось, не обратил на это внимание.
– А мне грешным делом захотелось поговорить с вами, – добродушно продолжал он. – Да, да, поговорить с вами о вашей трости. Разумеется, ЕСЛИ ЭТО ДЕЙСТВИТЕЛЬНО ВАША ТРОСТЬ.
– Что вы хотите сказать? – вскинулся мужчина.
– Что я хочу сказать? А то, что, сдается мне, это вовсе не ваша трость, а? Не ваша, не ваша, мистер. Вы просто-напросто украли ее у своего друга Джима Картера! Да-да, просто-напросто украли ее: присвоили, прибрали к рукам! Что, скажете, нет?
– А вам какое дело? – грубо оборвал его мужчина.
– Совершенно справедливо, мне нет до Джима Картера никакого дела. Но, видите ли, это я продал доктору Картеру трость, и в некотором роде я несу за нее ответственность. Мне вовсе не хотелось бы, чтобы меня обвинили в том, что я продаю некачественный товар. Вот если бы вы согласились выкупить эту трость у меня, тогда другое дело...
– Что? выкупить ее у вас? Дьявольщина, да кто вы такой?
– Кто я такой? – вкрадчиво переспросил старик. – Так уж и не знаете? – Его губы растянулись в ухмылке, а из ушей поднялись кверху и погасли в воздухе желтоватые дымные струйки. Или это только показалось? Скорее всего, именно так.
– Поверьте мне, – с горячностью продолжал он, прикладывая руки к груди, – вы не пожалеете, если согласитесь на мои условия. Спросите у доктора Картера. Уж он-то вам скажет, что эта трость приносит удачу. Да что там! Она приносит богатство. Вы знаете, кем был Джим Картер до того, как выменял эту трость у меня? Жалким лекаришкой с крошечной практикой. Он носился с бредовой идеей изобрести панацею от всех недугов, телесных и душевных. Его никто не принимал всерьез, для окружающих он был настоящим посмешищем. А теперь это всеми уважаемый господин, известный своей трезвостью и уравновешенностью. Понимаете? И вы можете достичь того же, если приобретете эту чудесную трость. Вы станете истинно семейным человеком. Вы получите положение в обществе. Я знаю, вы как-то хлопотали о месте в городском таможенном управлении. Вы получите это место. И главное, главное – подумайте об этом! – вы наконец-то сможете приступить к изданию толстого литературного журнала, о котором мечтали столько лет!
– Убирайтесь! – вскричал мужчина.
– Напрасно, напрасно, мистер По. Ведь и прошу-то я взамен всего ничего. Сущую безделицу, пустячок, без которого вам станет только легче. – В его голосе проскользнули нотки сладострастия, и, не в силах больше сдерживаться, старик закричал, протягивая к мужчине кривые руки: – Ваш талант. Ваш сверхъестественный талант. Вашу умопомрачительную фантазию. Ваш поэтический дар – вот что я хотел бы иметь взамен. Но поторопитесь! поторопитесь, пока не вернулся владелец трости! Он уже близок! Я слышу его шаги! Скорее! скорее!! Отдайте мне ее! Отдайте мне свою душу!!! – Старик порывисто вскочил со стула, но тут же в нем словно бы что-то сломалось, он без сил упал обратно на стул и уронил голову на грудь.
Над дверью стукнул колокольчик, она широко распахнулась, и в таверну вошел низенький толстяк весьма самоуверенного вида. Стягивая с левой руки перчатку, он бодро огляделся и, завидев странного посетителя, устремился прямо к его столику.
– А, вот ты где, Эдди! – радостно воскликнул он, приближаясь. – А я тебя ищу по всему городу. Послушай, где ты пропадал столько дней? Мне сообщили, что ты остановился в "Брэдшоус", о'кей, прихожу туда – и что же? Узнаю, что ты снял комнату только на одну ночь и тут же исчез куда-то, как провалился! Поверишь ли, мне пришлось выкупать твои вещи, иначе они грозились распродать их с аукциона, чтобы возместить убытки. Эти мошенники просили с меня пятнадцать долларов, но я-то знал, что у тебя нет с собой ничего, кроме старого тряпья и рукописей. Мы сговорились на пяти и расстались добрыми друзьями. Так что, дружок, ты должен мне пять долларов. Впрочем, я пришел не за этим, Эдди, – он плюхнулся на свободный стул, последний за столиком, и, пристально глядя в расширенные зрачки мужчины, проговорил раздельно и отчетливо: – Я ПРИШЕЛ ЗА МОЕЙ ТРОСТЬЮ.
При этих словах его рука в желтой перчатке легла на трость, которую мужчина продолжал держать на столе. Толстые пальцы плотно обхватили гладко отполированную палку. Мужчина дернул трость на себя, толстяк не отпускал, продолжая пристально глядеть ему в глаза.
– Кто вы такой? – раздраженно спросил мужчина. – Какого черта вам всем от меня нужно?
– Ты что же, не узнаешь меня, Эдди? – удивился толстяк. – Я твой друг, Джимми Картер, доктор Картер. Мы познакомились в "Старом Лебеде". Я пользовал тебя, когда ты жил у Макензи, ты разве забыл? Помнится, тогда ты обещал мне, что больше капли в рот не возьмешь. Похоже, дружок, ты нарушил свое обещание. Не удивительно, что у тебя отшибло память.
– Вы не Джим Картер, – сказал мужчина. – Я хорошо знаю доктора Картера. Он остался в Ричмонде. И я никогда не поверю, чтобы он проделал двухдневный путь морем только ради того, чтобы украсть у меня мою трость.
– Твою трость?! – вскричал толстяк. – Это не твоя трость!
– Это моя трость! А вы... вы самозванец!
– Что?!
– Да, вы не доктор Картер. Я знаю, кто вы: вы – Вильям Вильсон!
С этими словами мужчина схватил со стола трость и размахнулся ею, намереваясь ударить толстяка серебряным набалдашником в лицо. Однако в самый последний момент проворный толстяк успел нагнуться, трость просвистела у него над головой и со всего маху влепила по лбу семидесятилетнему старику, который как раз привстал со своего стула, предостерегающе протянув руку.
Несколько мгновений старик стоял с выпученными глазами и раскрытым от неожиданности ртом, а затем замертво рухнул на пол; ворон вспорхнул с его плеча и, прыгнув на стол, каркнул на всю таверну. Этот хриплый выкрик и послужил сигналом для завсегдатаев таверны. Повскакав со своих мест, одни бросились к распростертому на грязном полу старику, а другие схватили под руки мужчину, который, казалось, меньше всего ожидал такого исхода. Трость он по-прежнему сжимал в кулаке. Он пытался отыскать глазами толстяка, однако тот словно испарился. Вместо него в толпе появился некто с бледным лицом и горящими глазами, которые он вперял в мужчину. Странное было на нем одеяние для дешевой таверны: испанский плащ голубого бархата, стянутый у талии алым поясом, на боку – рапира.
Едва завидев его, мужчина принялся рваться из рук удерживавших его посетителей таверны: "Вот он! Держите его! Это Вильям Вильсон! Это он убил старика!" Но мало кто принял его слова всерьез, мужчине скрутили руки, кто-то пихнул его кулаком в бок, и он тяжело обвис в цепких объятиях лавочников и галантерейщиков.
Очнувшись, мужчина обнаружил, что сидит на жестком стуле, бумажный воротничок сорван с шеи, а с волос стекает вода. В таверне стало необыкновенно пусто, посетителей не было, даже бармен куда-то исчез. Зато напротив, на другом конце стола, сидел незнакомый джентльмен со злополучной тростью на коленях.
Мужчина опасливо огляделся, но мертвого старика нигде не было. Не было и ворона. Не было и толстяка.
Увидев, что мужчина пришел в себя, джентльмен напротив перестал разглядывать трость и обратил свои умные серые глаза к мужчине.
– Где он? – проговорил мужчина, с трудом шевеля губами и опасливо озираясь.
– Кто? – поинтересовался джентльмен.
– Да Вильям Вильсон же! – нетерпеливо сказал мужчина.
– А кто такой Вильям Вильсон? – совершенно спокойно возразил джентльмен.
– Вы не знаете Вильяма Вильсона? Он похож на меня, – заявил мужчина и подозрительно посмотрел на собеседника: – А вы-то сами кто?
Джентльмен удивленно, по-собачьи задрал бровь:
– Мне казалось, что мы с вами знакомы. Но если хотите, то я – Дюпен, а Дюпен – это ваш покорный слуга.
– Дюпен? – обрадованно переспросил мужчина. – Вы-то мне и нужны, дружище Дюпен! Уж вы-то сможете разобраться в том, что произошло. Поверьте, я вовсе не крал у него эту проклятую трость. Все было совсем не так.
Дюпен доброжелательно похлопал его ладонью по руке.
– Расскажите все по порядку, – предложил он. – Так нам легче будет разобраться в том, что произошло.
– Хорошо. Видите ли, – начал мужчина, пытаясь приладить оторванный воротничок и придать себе более пристойный вид, – я собираюсь жениться. Да, мой друг, я собираюсь жениться, – сказал он с напором, словно бы предвидя возражения. – Невесту зовут миссис Шелтон, Эльмира Шелтон... Ее девичья фамилия Ройстер... В юности мы были тайно помолвлены, но отец обманом выдал ее замуж за этого дельца Шелтона. Теперь она состоятельная вдова и живет в Ричмонде, в собственном двухэтажном особняке. Венчание назначено на 17 октября. Все уже готово. Сразу после свадьбы мы уедем куда-нибудь поближе к Уэстфорду, где я собираюсь снять небольшой коттедж. Впрочем, это не важно. Вы хотите знать, что произошло в тот день, когда я отбыл из Ричмонда? Что ж, извольте. Я расскажу вам все по порядку, ничего не утаивая. В среду (это было 26 сентября) я навестил нескольких своих ричмондских друзей, а затем, ближе к вечеру, зашел попрощаться к миссис Шелтон. Она отговаривала меня от поездки, говорила, что я болен... и это правда... в тот день у меня началась лихорадка... но я имел дела в Филадельфии и Балтиморе и не мог отказаться от этой поездки. Возвращаясь от миссис Шелтон по Брот-стрит, я заглянул к доктору Картеру... Да! я был у него в ту ночь. Но я посидел у него совсем недолго – столько времени, сколько необходимо для того, чтобы пролистать газету. Выйдя от него, я встретил на улице старых знакомых, и мы зашли в ресторан к Сэдлеру, так он и называется – "У Сэдлера". Мне не хотелось возвращаться домой, я был слишком возбужден, чтобы уснуть. Мы засиделись допоздна, а потом вся компания пошла провожать меня на пристань. Пароход из Ричмонда отходит в 4 часа утра. Дорожный сундук из черной кожи был со мной. Я сел на пароход – и через два дня был уже здесь. Вот – все. Вы можете проверить.
– Я верю вам, – возразил мсье Дюпен. – Тем более что доктор Картер утверждает то же самое. Не удивляйтесь, я говорил с ним несколько минут назад, сейчас он дожидается в комнатах на втором этаже. Так вот, он утверждает то же самое, за одним маленьким исключением. По его словам, выходя в тот вечер из его дома, вы по рассеянности вместо своей прихватили его трость. Когда он обнаружил вашу оплошность, было уже слишком поздно. Он выбежал на улицу, но вас и след простыл, – он же не знал, что вы зашли с приятелями к этому вашему Сэдлеру...
– Почему же он не пришел на пристань, чтобы вернуть свою трость, если она так уж ему дорога?
– Вы ошибаетесь. Он пришел на пристань. Но, несмотря на все его старания, так и не смог отыскать вас в толпе провожающих. Он решил было, что вы все же отказались от этой поездки и вернулись к себе. Дождавшись утра, он пошел к вам, однако миссис Клемм, которую он поднял с постели, сказала ему, что вас не было дома всю ночь и что вы, вероятно, уже находитесь на пути в Балтимор...
– И тогда он бросил все свои дела, сел на следующий пароход и доплыл до самого Балтимора – и все это ради какой-то трости, пусть даже она стоит десять долларов?! И вы всерьез полагаете, что он говорит правду?! Одумайтесь, мсье Дюпен, этот пройдоха просто дурачит вас!
– Я понимаю, мистер По, – мягко сказал Дюпен, – на первый взгляд, вся эта история звучит весьма странно. Но поймите и вы меня. Доктор Картер утверждает, что это не простая трость. Что это трость, которая приносит удачу. Эту трость подарили ему коллеги на пятидесятилетие, во всяком случае, он так говорит. Она очень дорога ему. Он в ней души не чает. У каждого свои причуды, мистер По, и мы должны уважать их. Вот почему он так огорчился, когда трость пропала. Вы меня понимаете? Думаю, лучше вернуть эту злополучную трость хозяину.
Несколько минут мужчина думал.
– Хорошо, – нехотя согласился он, – я верну ее. Но я не понимаю, почему мы говорим о какой-то трости, когда этот старик с бельмом... – Он недоговорил, и его всего так и передернуло.
– А вот в этом и заключается вся хитрость, – сказал Дюпен. – И раз уж вы согласились признать, что трость принадлежит не вам, а мистеру Картеру, то все это меняет дело. Посудите сами, убийство было совершено тростью, принадлежащей мистеру Картеру (хотя она временно и находилась у вас, но это неважно). Не нужно иметь семи пядей во лбу, чтобы догадаться, кто был настоящий убийца.
– Я не понимаю, – пробормотал мужчина, ошеломленно глядя на своего прославленного друга. – Вы хотите сказать, что это не я убил старика, а...
– ...а владелец трости, разве это не очевидно? – засмеялся Дюпен. – Это же просто как дважды два. Убийство совершено тростью. Трость принадлежит мистеру Картеру. Значит, Картер и совершил убийство. Понимаете?
– Действительно, – пробормотал мужчина, с силой растирая виски, – теперь я, кажется, начинаю понимать. В этом есть своя логика. Убийство совершено тростью. Трость принадлежит Джиму. А я не имею к этому никакого отношения.
– Совершенно верно. Вы просто молодчина, дружище. Хотите что-нибудь выпить?
– Н-нет... то есть да, сейчас мне нужно выпить, чтобы успокоиться.
– Отлично. Эй, бармен, два бренди.
Тут же, невесть откуда, появился бармен с подносом и чистой салфеткой.
– Позвольте поинтересоваться, – проговорил Дюпен, отхлебнув из стакана, – у вас есть дети?
Этот вопрос застал мужчину врасплох. Он опять взглянул на своего собеседника подозрительно.
– Если не хотите, можете не отвечать, – поспешно сказал Дюпен. – Растолкуйте-ка мне лучше вот что. Вот вы говорили о том, что миссис Шелтон, ваша невеста, живет в Ричмонде и что у нее собственный двухэтажный особняк, а между тем вы собираетесь переселиться поближе к Уэстфорду и снять там небольшой коттедж. Мне кажется это довольно странным.
– Видите ли, – пробормотал мужчина, опуская взгляд, – некоторые обстоятельства... мне не хотелось бы говорить о них... здесь замешана другая женщина... Но если вы настаиваете... В Уэстфорде живет семья Ричмондов... О, миссис Ричмонд – это само очарование. Я зову ее просто Анни... Не видеть ее – нет, это выше моих сил! Когда в прошлом году (моя жена Вирджиния была еще жива) я сопровождал Фрэнсис Осгуд в Провиденс, там она познакомила меня с Хелен Уитмен... вы должны были слышать это имя... она поэтесса, трансценденталистка... Через некоторое время (Вирджиния была уже мертва) я предложил ей стать моей женой... но в последний момент все расстроилось... Вот тогда, ожидая ее письменного ответа на свое предложение (дело было в Фордхэме, откуда я иногда приезжал в Уэстфорд навестить Ричмондов), я и понял, что мое спасение только в моей маленькой Анни... Ведь вы меня понимаете? – Он поднял глаза на Дюпена и осекся.
Никакого Дюпена напротив не было, а сидел там давешний щетинистый старик с бельмом на глазу – живехонек! – и издевательски глядел на мужчину.
– Разумеется, мистер По, – скрипучим голосом сказал он, безобразно ухмыляясь, – я хорошо понимаю вас, мистер По. Да и кто лишен этих маленьких слабостей? Приволокнуться за юбкой... увлечься смазливой мордашкой – да разве ж мы осуждаем? Разве мы осуждаем? – И, подмигнув мужчине, он повернулся за подтверждением к завсегдатаям таверны, которые тоже все как по мановению волшебного жезла вернулись на свои места, точно и не исчезали вовсе.
– Вы не... вы не смеете! – вскричал мужчина, вскакивая и, как слепой, натыкаясь на стол. – Вы жалкие обманщики! Ничтожества! Просто ничтожества! Вы не можете смеяться надо мной! Вы не имеете права оскорблять мой гений!.. Вы... вы...
Он захлебнулся. Все закружилось перед его глазами... какие-то усатые морды, похожие на квашеную капусту... и жирные пальцы, похожие на сосиски, надвинулись на него. Ему недостало воздуха... он схватился обеими руками за грудь... и с хрипом повалился на стол.


* * *

– Он умрет?
Доктор Моран вздохнул.
– Все мы смертны, мэм, – философически изрек он.
Он повернулся к посетительнице, чтобы сказать ей что-нибудь утешительное, но к своему крайнему изумлению увидел, что в кресле никого нет. Он повернулся в другую сторону, однако и стул для сиделки тоже был пуст.
– Что за чертовщина? – пробормотал он. – Не сам же с собой я разговариваю. Это все от переутомления.
Он достал из кармана большой клетчатый платок, вытер им лоб и увидел женщину. Она стояла у окна, сложив руки на груди, и пристально смотрела на доктора. Она была очень высока и худа, почти измождена. Доктор подумал, что она, верно, страдает каким-нибудь неизлечимым недугом, но уже в следующее мгновение он забыл об этом, пораженный величием осанки и красотой женщины. У нее был широкий бледный лоб, слегка выпуклый на висках, окруженный густыми иссиня-черными волосами, но главное, главное – ее глаза, огромные, подернутые влажной паволокой, подобной ночному туману над тусклой гладью озера.
Целую минуту доктор глядел в них, чувствуя, что неотвратимо подпадает под их губительное месмерическое влияние, и все же чувство долга взяло в нем верх, и он, стряхнув с себя наваждение, решительно шагнул к ней.
– Кто вы? Я же запретил пускать к больному посетителей!
Странная посетительница не ответила. Вынув из складки дорожного платья изящный флакон фиолетового стекла, она мягкой, бесшумной поступью приблизилась к столу, на котором стоял стакан с водой, и уронила в воду три или четыре большие рубиновые капли.
– Дайте ему, когда он очнется, – произнесла она низким, грудным голосом.
Пройдя мимо остолбеневшего доктора, она вышла и прикрыла за собой дверь. В то же мгновение дверь снова отворилась, и в нее спокойно вошла Мэри, жена доктора. Доктор Моран ни одного мгновения не сомневался, что она никого не встретила в коридоре.
– Ну, как он, дорогой? – спросила Мэри, направляясь к постели. По пути она взяла со стола стакан с водой, чтобы дать больному лекарства.
Доктор, не в силах вымолвить ни слова от изумления, протянул к ней руку, чтобы остановить ее, но было уже поздно: приподняв больному голову, она поднесла стакан к его запекшимся губам и влила в них воду с растворенными в ней рубиновыми каплями.


* * *

Через несколько дней больной пошел на поправку. Произошло ли это стараниями доктора Морана или оказали свое целебное действие капли таинственной незнакомки, о которой доктор во избежание кривотолков предпочел не распространяться, Бог весть. Факт тот, что к вечеру 6 октября пациент уже не только садился в постели, но и самостоятельно, хотя и не без помощи добрейшей Мэри, покушал куриного бульона. Доктор распорядился открыть шторы, и на потолок палаты легли последние лучи красного, закатного солнца.
Сидя перед постелью выздоравливающего пациента и похлопывая его ладонью по руке, доктор Моран добродушно вещал:
– Правду сказать, мистер По, я и не надеялся, что вы выкарабкаетесь. Очень уж ослаблен был организм. Не поверите, моя жена Мэри уже сшила вам саван, прекрасный саван!.. Я человек не суеверный, но не иначе тут вмешалось само Провидение. Еще одну ночь вы проведете у нас, а завтра кузен ваш, мистер Нельсон, заберет вас к себе.
– Сегодня ночью я отправляюсь в плавание, – тихо проговорил По.
– Что, как вы сказали? – переспросил Моран, наклоняясь к нему. Он был туговат на ухо. – А, понимаю, вы хотите вернуться в Ричмонд. Ну, это вы напрасно. Я не рекомендовал бы вам подвергать себя превратностям морского путешествия, пока вы окончательно не окрепнете.
– Ночью за мной придет корабль, – все так же тихо, но с твердой убежденностью в голосе проговорил По.
Доктор Моран, бросив на него быстрый взгляд, нахмурился.
– И куда же вы намерены направиться, мистер?
– На Южный Полюс.
– Вот как? – Доктор поджал губы.
Он все еще рассеянно похлопывал больного по руке, но теперь в его лице не осталось и следа добродушия. Словно бы спохватившись, он убрал руку в карман.
На ночь доктор оставил странного пациента на попечение сиделки, наказав ей в случае чего звать на помощь. Палата больного находилась по соседству с комнатами семьи доктора, на втором этаже левой башни "Вашингтнон хоспитэл", почти над самой крышей крыльца. Забираясь под одеяло, Моран сказал жене:
– Бедняга сбрендил.
Мэри жалостливо вздохнула, делая последнюю стежку на саване.
Ночью поднялась буря. Доктор Моран, принявший снотворное, был растолкан испуганной женой. В дверь колотили. Путаясь в ночной рубашке, доктор вскочил с постели и отпер дверь. И в то же мгновение окно за его спиной с треском распахнулось от сквозняка и яростный порыв ветра промчался по комнате. Мэри вскрикнула. Моран обернулся, чтобы посмотреть, что случилось. Странное голубоватое свечение изливалось на потолок между взвившимися к потолку шторами. Как завороженный, Моран подошел к окну. Высокие, черные тополя больничного парка оглушительно шумели, вздымаясь и опадая, как волны. Над их вершинами распространялось голубое сияние, которое становилось все ярче, пока, наконец, не залило все вокруг холодным, мертвенным светом. И тогда Моран увидел, как над верхушками тополей медленно возникает и начинает расти, как в кошмарном сне, черный, чудовищный нос исполинского корабля водоизмещением никак не меньше четырех тысяч тонн. Его колоссальный тускло-черный корпус не оживляли обычные для всех кораблей резные украшения. Из открытых портов торчали в один ряд медные пушки, полированные поверхности которых отражали огни бесчисленных боевых фонарей, качавшихся на снастях. От них-то и исходило странное голубое свечение. И только парусов не было у этого корабля.
Высунувшись по пояс в окно и придерживая рукой ночной колпак, изумленный доктор различил высоко в темном небе неясные очертания гигантского воздушного шара, о размерах которого лучше всего говорил самый факт того, что корзиной ему служил огромный старинный корабль.
– Матерь Божья, – пробормотал доктор и попятился.
В коридоре, в красноватом сумраке, плавало бледное лицо перепуганной сиделки. В руках у нее была свеча.
– Скорее, доктор! – торопила она.
Доктор Моран, натягивая на ходу сюртук, поспешил за ней. Как и в спальне доктора, окно в палате было распахнуто настежь, и в него, вздувая шторы до самого потолка, врывался поток сырого осеннего ветра. Все казалось пепельно-серым в голубом свечении, падавшем в окно. Больной в одной рубашке стоял на постели и пристально, жадно вглядывался в ночь.
Доктор медленно, как сомнамбула, подошел к окну, но тут же попятился, наткнулся на кресло для посетителей и рухнул в него. Он увидел, как в носу исполинского корабля открылся прямоугольный люк, и широкая полоса яркого света легла из него на подоконник, подобно сходням. На мгновение в освещенном прямоугольнике появилась темная изящная фигура, и по сходням в палату легко сбежал молодой рыжеволосый капитан в белой фуражке. Не обращая внимания на доктора и сиделку, он отдал честь мужчине в ночной рубашке и отчеканил:
– "Эврика" прибыла в ваше распоряжение, сэр!
– Капитан Гай, вы? – воскликнул По. – Разве вы не погибли там, на архипелаге, в Южных морях, под завалом, который устроили нам коварные туземцы?
– Никак нет, сэр.
– Я счастлив, капитан, снова видеть вас, – искренне сказал По, пожимая ему руку. – Но, ради всего святого, дружище, скажите мне, почему у вашего корабля такой странный вид?
– Вы разве забыли о цели нашего путешествия, сэр?
– Мы отправляемся на Южный полюс. Разве не так?
– Совершенно верно, сэр. Сначала на Южный полюс. А затем...
– Затем? – переспросил По.
Капитан Гай мечтательно улыбнулся.
– За цепь унылых гор Луны, в долину тени и хлада... – негромко продекламировал он.
– Так мы отправляемся... на Луну? – воскликнул мужчина, но тут же голос у него упал. – Но как же?.. – Он растерянно оглянулся. В кресле для посетителей, безмолвно внимая их разговору, сидел доктор Моран. Возле дверей, со свечой в руках, стояла сиделка. И никого, никого больше!
Капитан Гай вежливо кашлянул.
– Вы хотите сказать, сэр, – проговорил он, понизив голос, – как же леди Лигейя? Она на борту, ждет вас. Сэр! – громко сказал он. – Вся команда в сборе, "Эврика" готова к отправлению. – И просительно добавил: – Ветер может перемениться.
– Да, да, конечно! – прошептал По, весь охваченный каким-то новый странным волнением. – Я немедленно поднимаюсь на борт. Все дела закончены, все рукописи завершены. Меня больше ничто не держит на этой планете. Но, дружище, как же я предстану перед леди Лигейей вот в этом? – И он развел руками, оглядывая себя со всех сторон.
– Действительно, – смущенно пробормотал капитан. – Я должен был позаботиться об этом.
Из темного коридора в освещенную комнату шагнула Мэри, жена доктора. Оказывается, все это время она стояла там, внимательно прислушиваясь к разговору. В руках у нее было какое-то белое одеяние. Она сурово поджала губы и молча протянула его пациенту.
Тот быстро облачился, и лицо его просветлело.
– Даже не знаю, как вас отблагодарить за вашу доброту, миссис Моран. Разве что этим. – Он протянул ей какой-то листок. Мэри машинально взяла его. – Прощайте!
Коротко поклонившись доктору, По шагнул на сходни, и капитан Гай последовал за ним. Крышка люка захлопнулась, и сходни исчезли. Исполинское черное судно, озаренное голубыми огнями боевых фонарей, стремительно поднялось и скрылось за тучами.
Мэри посмотрела на листок, оставшийся у нее в руках. Это было последнее стихотворение Эдгара По, написанное накануне вечером. Двадцать лет спустя сыновья доктора Морана продали рукопись за двести долларов сумасшедшему старику с тростью из Филадельфии, и ее следы затерялись.